Романтизм в английской литературе
Ричардсон (1689–1761)
Ричардсон не готовил себя к поприщу литератора, он никогда не помышлял о литературной славе, и дарование его раскрылось случайно. Сын столяра, он еще мальчиком попал в услужение к типографу и издателю, вырос при нем, затем женился на его дочери и стал сам владельцем печатного предприятия.
Случилось так, что надо было издать письмовник. Книги подобного рода в те времена были в большом ходу. Частная переписка была не на высоте. Малообразованные, но тщеславные корреспонденты не всегда умели «чувствительно» и «деликатно» выражать свои мысли и потому прибегали к готовым формам писем, которые им поставляли предприимчивые печатники. За неимением подходящего текста Ричардсон сам решил его изготовить, тем более что с детства поднаторел в писании писем за своих неграмотных товарищей. Для удобства была придумана сюжетная сказка. Автор увлекся и составил роман в письмах, первенец эпистолярного жанра, «Памела, или Вознагражденная добродетель» (1740). Так пятидесятилетний типограф предстал миру как писатель.
Само название романа говорит о нравоучительной его направленности. Конфликт социальный – борьба добродетельной служанки Памелы с молодым хозяином, развратным лордом, борьба за свою девическую честь.
Аристократ, испробовав все средства, вплоть до самых грубых и бесчестных, и не сумев побороть стойкость простолюдинки, в конце концов женится на ней (отсюда «вознагражденная добродетель»). Во второй части романа Памела, теперь уже знатная дама, дает уроки добродетели другим. Использовав форму писем, предрасполагавших к интимности и лиризму, Ричардсон раскрыл душевную жизнь своей героини. Впервые читатели увидели, что; интерес могут вызвать не только приключения героев повествований, события и калейдоскоп обстоятельств, меняющихся комбинаций, но и картина чувств. Проза раньше удовлетворяла любопытство читателя, держа его внимание в напряжении, теперь она волновала его душу, вызывала слезы.
И восторгу его не было предела. Ричардсон, сам того не ожидая, оказался на вершине славы. Как всегда в подобных случаях, появились памфлеты, пародии: «Анти-Памела», «Памела осужденная». Крупнейший писатель Англии Филдинг напечатал роман «Джозеф Эндрус», пародию на «Памелу» Ричардсона. Однако роман этот вышел за пределы пародии и читается ныне с большим интересом, чем вызвавший его оригинал.
Через несколько лет Ричардсон опубликовал второй роман – «Кларисса Гарлоу, или История молодой леди». Роман еще больше восхитил современников. Страдания молодой Клариссы, жестоко обманутой молодым аристократом, ее гибель взволновали сердца читателей и читательниц, проливших потоки слез над страницами романа. Блестящий кавалер по имени Ловелас (его имя стало нарицательным), соблазнивший и погубивший Клариссу, был обрисован автором отнюдь не очернительными красками. Ричардсон представил себе реального светского молодого человека, обворожительного, ветреного, способного вскружить голову молодой, неопытной девице из средних (буржуазных) классов общества, и описал его. Реалистический его портрет получился очень удачным, и произошло неожиданное для благомыслящего и высоконравственного автора: читательницам понравился его отрицательный герой. Тогда Ричардсон, который вовсе не хотел учить людей пороку, создал третий и последний свой роман – «История сэра Чарльза Грандисона» (1754), посвятив его прославлению добродетели истинно нравственного мужчины, полной противоположности Ловеласу. Роман показался холодным и рассудочным, характер положительного героя – плоским и схематичным, тенденциозность автора слишком била в глаза. Произведение модного автора еще хвалили, читали, заставляли себя умиляться им, но уже не испытывали того восторга, как при чтении первых его романов.
Ричардсон по праву может считаться основателем сентиментального романа и сентиментализма. Однако от сентименталиста второй половины XVIII века он отличается тем, что, отдавая дань чувствительности, он был принципиальным противником чувства как страсти.
Сентименталисты, как и Ричардсон, были в значительной степени отягчены рассудочностью, но в теории они превозносили чувство над рассудком. В чувстве, в страстности, и даже в безумии больше истины, чем в холодных расчетах ума, заявляли они. Ричардсон в этом вопросе стоял на противоположных позициях. Его герои тем и отличались, что свои чувства подчиняли ноле разума, держали их в строгих рамках рассудка.
Век расчета сказался и на стиле Ричардсона, как и на стиле Дефо. Как мы помним, Робинзон создает приходно-расходную опись добра и зла. Кларисса рассудочно составляет классификацию достоинств и недостатков Ловеласа. В романе «Памела» автор дает своеобразный каталог добродетелей своей героини.
Рассудочная систематизация чувствований, аналитика нравственных достоинств и пороков, бухгалтерская скрупулезность в описаниях были первыми зачаточными формами реалистического письма. Проза век от века набирала силу, пока не вылилась в полнокровный и многогранный реализм уже в XIX в.
Романы Ричардсона ныне забыты, и, пожалуй, безнадежно. Уже во времена Пушкина они казались изрядно устаревшими. Правда, пушкинская Наталья Павловна в деревенской глуши еще читала роман «длинный, длинный, нравоучительный и чинный» («Граф Нулин»), и пушкинская Татьяна еще «влюблялася в обманы и Ричардсона и Руссо»:
Воображаясь героиней Своих излюбленных творцов, Клариссой, Юлией, Дельфиной…
Но в столице мода на него уже прошла. Пушкин свидетельствовал:
И бесподобный Грандисон, Который нам наводит сон.
Пушкин, живя в 1824 г. в Михайловском, в ссылке, занимал свой вынужденный досуг чтением. Он сообщал брату: «Читаю Клариссу: мочи нет, какая скучная дура!» Позднее в отрывках из «Романа в письмах» он вкладывает свои мысли о Ричардсоне в письма Лизы. «Надобно жить в деревне, чтобы иметь возможность прочитать хваленую Клариссу. Я, благословясь, начала с предисловия переводчика и, увидя в нем уверение, что хотя первые шесть частей скучненьки, зато последние шесть в полной мере вознаградят терпение читателя, храбро принялась за дело. Читаю том, другой, третий – скучно, мочи нет – наконец, добралась до шестого – скучно, мочи нет… Чтение Ричардсона дало мне повод к размышлениям. Какая ужасная разница между идеалами бабушек и внучек».
Поистине, мысль глубочайшая! Мы не всегда можем понять увлечения, вкусы наших предков. «Что нравилось им в том или другом произведении искусства?» – задаем мы себе вопрос, зная о том, с каким восторгом они относились к нему, с какой страстью судили о нем. Приведем отзыв о том же Ричардсоне, припади лежащий его современнику и одному из самых трезвых и скептических умов XVIII в. – французскому просветителю Дени Дидро.
«Кларисса наградила меня меланхолией, которая длится и составляет одно из моих наслаждений. Люди близкие спрашивают меня поминутно: «Что с вами? – вы чем-то поражены и взволнованны – не случилось ли что с вами?» Со мной говорят о моих делах, о денежных предприятиях, о моем здоровье, о родных…; Друзья мои! Я могу отвечать одно только: «Памела», «Кларисса», «Грандисон» – вот три великих драмы. Когда необходимая должность отвлекала меня от любимого чтения, я сердился и чувствовал глубокое отвращение; через минуту я бросал свой труд и раскрывал опять один из романов Ричардсона. Ради всего на свете, если у вас есть какое-нибудь важное дело, не раскрывайте одно из этих очаровательных произведений».
Имя Ричардсона и его героев находим мы в частной переписке его современников, и всегда в ореоле самых восторженных эпитетов. Вот что писала младшая сестра Бомарше Жюли своему знаменитому брату: «Я стала наполовину лучше, после того как узнала Клариссу, я стала благороднее, прочитав «Грандиозна». «Грандисон, какой образец! Как нравится мне эта книга, как волнует она меня!»
Отец Бомарше, старый часовщик Карон, расчетливый буржуа, строгий и сентиментальный, проливавший «слезы умиления» на страницах своих писем к удачливому сыну, прославлял того же Ричардсона. «Я читал «Грандисона», и сколько сходных благородных черт нашел я у Грандисона с моим сыном!»
Видимо, секрет очарования, производимого романами Ричардсона на его современников, заключался в неожиданной новизне впечатлений, в новизне темы, стиля, содержания. Они стали событием века, сенсацией. Они открыли эру чувствительности, еще неведомую тогдашним читателям, явились знамением великих перемен в литературе, отрицанием закостенелых норм классицизма. Герои Ричардсона казались уже чопорными читателям XIX в., но в свое время воспринимались как воплощение подлинных чувств, как живой укор холодности и чопорности классицистических героев.
Бомарше, задумывая вместе с Дидро драматургическую реформу, создавая сентиментальную драму (слезную комедию), опирался на опыт Ричардсона. «Если кто-нибудь настолько отстал и настоятельно предан классицизму, то… ему надо читать романы Ричардсона, являющиеся сами по себе настоящими драмами», – писал он в «Очерке о серьезном драматическом жанре».
Без преувеличения можно сказать, что Ричардсон произвел революцию в повествовательной прозе. До него даже самые выдающиеся мировые величины свои объемные книги составляли, ПО сути дела, из серии новелл. Они связывали их общими героями, странствующими и испытывающими различные приключения, каждое из которых представляло собой законченную самостоятельную новеллу, и их можно было множить без конца. Так писались рыцарские романы средневековья о приключениях какого-нибудь Ланселота или Амадиса Гальского. Так был издан средневековый сатирический роман о Лисе (на протяжении полутора веков в виде отдельных ветвей). Таковы были роман Рабле о странствиях и приключениях Гаргантюа и Пантагрюэля и роман Сервантеса о странствиях и приключениях Дон Кихота и Санчо Пансы.
Иногда авторы прибегали к еще менее органической связке, заставляя своих героев рассказывать друг другу различные занимательные истории («Декамерон» Боккаччо). Авторы не умели рассказывать о чувствах (особняком стоит в XVII столетии роман госпожи де Лафайет «Принцесса Клевская», но роман прошел как-то незамеченным современниками). Рассказывая о событиях или размышлениях своих героев, они почти не касались чувств, указывая лишь на их внешние проявления («покраснел», «побледнел», «залился слезами» и т.п.).